Красота правит рынком:

нужна ли России эстетическая политика

Эстетика — мать этики. Так считал поэт империи Иосиф Бродский. Он намеренно заостряет свою мысль, бросая вызов всему левому спектру от культуры, требующему равнять прекрасное под низкие демократические стандарты.

Культура, дескать, должна отвечать чаяниям людей, должна заземлить себя до уровня улицы. С точки зрения этики такое требование действительно кажется разумным. Элитарное искусство, оторванное от живого народного чувства, обречено превратиться в пустую, а иногда и зловредную побрякушку.

Мы можем убедиться в этом на живом примере России последних 30 лет. Удивительным образом «элитарное» искусство почти всегда оказывалось русофобским. Взглянем одним глазком на список художников-релокантов: среди них мы едва ли найдем людей народных вкусов.

Но здесь Бродский как раз и приходит к нам на помощь. Так называемое «элитарное» и «современное» искусство, зацикленное, как правило, на генитальных образах, помещает этику вперед эстетики. Просто корень подобной этики — ненависть к России и преклонение перед всем, что есть не-Россия. И уже за этим тянется глубоко фрейдистская «эстетика».

Дело в том, что сегодня мы превратно толкуем эстетику. Нам кажется, что это просто что-то о красивом, возвышенном, гармоничном.

Однако эстетика в классическом понимании затрагивает куда более фундаментальные проблемы: она исследует, как мы воспринимаем действительность, какими глазами смотрим на нее. Эстетика формирует образ нашей реальности, и уже внутри этого образа сами собой взращиваются дорогие нашему сердцу ценности.

Не случайно, рассуждая о высокоморальном поступке, мы называем его красивым. И в то же время далеко не всегда прекрасный образ мы можем назвать образом нравственным. Об этом писал еще Достоевский: «Красота — это страшная и ужасная вещь!».

Эстетика больше этики. Эстетика не только не подчиняется этике, но сама подчиняет ее себе. А это ни много ни мало значит, что национальная безопасность требует пристального внимания к сфере эстетического.

Возьмем, к примеру, деловой костюм.

Что представляет из себя современный деловой костюм? Триумф англосаксонской эстетики: черные брюки и пиджак, рубашка, куцый галстук. Нечто предельно унифицированное, подогнанное под единый общемировой стандарт. Форма «делового» человека.

В XVII—XIX веках ушлые европейцы, намереваясь колонизировать очередную страну, которой не посчастливилось достичь необходимого уровня «цивилизации», первым делом переодевали местные элиты в платья западного кроя. Все национальное, особое, признавалось слишком пышным, театральным, туземным, недостойным облика человека «цивилизованного». Тот, кто не натянул на себя английский сюртук, лишался права «обстряпывать дела», играть в английские же экономические, культурные, политические игры.

И вот индусы, китайцы, японцы избавляются от своего национального костюма, подстраиваясь под требования европейского света, и едва не теряют себя. Премьер Индии Нарендра Моди прекрасно понимает эту логику, и потому на публике он появляется исключительно в традиционном североиндийском костюме, что подчеркивает его ориентацию на укрепление суверенитета своей страны.

Так эстетика, представление о прекрасном, формирует определенную этику — представление о должном.

Мы, однако, не должны слишком далеко уходить от родной почвы. Петр Великий, вполне сознавая, что «эстетика — мать этики», взялся переодеть бояр из просторных славянских сарафанов в узкое европейское платье. В прежних русских одеяниях рукава, по мнению Петра, были «настолько неудобные, что, если рукой махнешь, или в похлебку попадешь, или стекло разобьешь». Такие рукава не засучишь. Самодержец полагал, что голландские камзолы и английские рединготы дисциплинируют русскую аристократию, приучат их к сдержанности, выверенности движений и мыслей.

И действительно приучили. В XVIII веке строительство нового государства, Российской империи, работало на бешеных скоростях, доселе немыслимых. В то же время ориентация на западную моду производила страшный разрыв между элитой и народом. Поначалу это был разрыв чисто эстетический — противоречие между сарафаном и камзолом, между простором и теснотой.

Однако вскоре он распространился и на область этического: аристократия удалилась от православия, «души народа». Повеса Пушкин, рефлексируя над этой проблемой, в чисто петровском духе советовал сбрить бороды представителям духовенства, чтобы их могли допустить в «хорошее общество».

Впрочем, эстетическая политика Петра, при всех ее перегибах, была нацелена на благо Отечества.

Укрепление дисциплины, в том числе дисциплины костюма, служило построению империи. И сам европейский костюм государь ценил прежде всего за его утилитарность, а отнюдь не из раболепного поклонения перед всем «западным». Петр выбрал сложный и противоречивый путь — путь революции русской эстетики.

Подчеркнем еще раз: эстетическое Петр ставил выше этического. Он отчетливо понимал, что для устремления русского национального характера к новым горизонтам необходимо прежде всего предложить новые стандарты красоты, а нравственные ценности потянутся вслед.

Петр может стать нашим великим учителем в области эстетической политики, пускай мы и не обязаны перенимать общее направление его мысли. Император учит: недостаточно вещать с высоких трибун о нравственных ценностях. Необходимо, чтобы эти ценности вводились в должную форму — форму прекрасного.

Что происходит с прекрасным сегодня? Эстетическая повестка глобализма, затронувшая и Россию, рифмуется с его этикой — размытием всех границ. Мужчины и женщины облачены в одинаковые бесформенные толстовки и треники. Такая униформа идеально соответствует инфантильному образу жизни западного обывателя: в ней можно — нет, в ней необходимо — одновременно спать, гулять и работать.

Сначала может показаться, что агендерные вещи западной моды вновь возвращают нас к комфортным бесформенным кафтанам допетровских времен. Это опасное заблуждение. Эстетическая политика Запада жаждет ввести человека в блаженный обломовский сон, в котором не будет разницы между женщинами и мужчинами, взрослыми и детьми, людьми и животными.

Неудивительно, что всякие намеки на национальные мотивы в одежде сводятся Западом либо до забавного, но вовсе не обязательного элемента декора вроде ироничной надписи на толстовке, либо до шутовской карнавальщины.

Конечно, сегодня мы в поисках национального облика не можем вернуться в допетровскую эпоху. Современная Россия — верная наследница традиций как Российской империи, так и Советской. Империя требует, с одной стороны, размаха, но с другой — твердой дисциплины. Это значит, что эстетической политике следует ориентироваться прежде всего на образ доблестной русской армии.

Русский поэт Осип Мандельштам вспоминал: «Петербургская улица возбуждала во мне жажду зрелищ, и самая архитектура города внушала мне какой-то ребяческий империализм. Я бредил конногвардейскими латами и римскими шлемами кавалергардов, серебряными трубами Преображенского оркестра, и после майского парада любимым моим удовольствием был конногвардейский полковой праздник на Благовещенье». Явственный пример: эстетика, восхищение воинской красотой, рождают этику — уважение к ратному делу, благоговение перед ним.

Лишь тогда, когда военное дело будет опознано как эстетически прекрасное, русские люди в массе своей сумеют увидеть и нравственное его достоинство.